Новости

Виктор Александрович Болотов — член Попечиальесокго совета МГПУ, бывший руководитель Федеральной службы по надзору в сфере образования и науки, бывший заместитель министра образования РФ. Является научным руководителем Центра мониторинга качества образования Института образования НИЭ ВШЭ и академиком Российской академии образования.

Сегодня, 5 июня, Виктор Александрович празднует день рождения. В разгар кампании по сдаче ЕГЭ предлагаем вспомнить одно из его интервью по вопросам единого государственного экзамена. Это интервью Виктор Болотов дал журналу «Итоги» в мае 2011 года.

— Виктор Александрович, как вас угораздило попасть во «враги всего прогрессивного человечества»?

— Представьте себе конец 90-х, последефолтное время. В ту пору я был заместителем министра образования. Министерство изо дня в день занимается тем, что судорожно ищет деньги то на зарплаты учителям, то на коммуналку для вузов. На фоне этого безденежья нас без конца склоняют за вакханалию вокруг вступительных экзаменов. Дошло до того, что Женя Бунимович — сильнейший преподаватель математики — обращается с трибуны Госдумы к ректорам: «У нас что, разная математика? Почему дети из моей школы не могут поступить к вам на матфаки без обучения на подкурсах именно вашего вуза?» И правда, на тот момент ребенок, честно отучившийся в школе, не мог поступить в институт, если не было «лифта»: или в виде денег, или в виде связей родителей, или специальных курсов, или связанных с конкретным вузом школ. Многие так и писали в рекламных буклетах: «Кто к нам ходит на курсы — тот поступает». Те же намеки делали репетиторы. И тут было не важно, как ты на подкурсах учился, а важно, что исправно платил. Это был серый бизнес в чистом виде — зависимость поступления от оплаты, потому что в самом репетиторстве, как и в курсах, нет ничего плохого. Все эти «лифты» доступны, как вы понимаете, только в больших городах, где есть вузы. Поэтому поступали почти все москвичи, питерцы и так далее, а остальное население от высшего образования оказывалось все дальше и дальше… Статистика к концу 90-х такая: 75 процентов студентов в московских и питерских вузах — местные, только 25 — из регионов, тогда как в советские времена было ровно наоборот. К тому же число медалистов из южных республик уже достигало 10 процентов выпускников и они поступали вне конкурса. Однажды, то был 2000 год, сидели довольно узким кругом — два замминистра, я и Елена Чепурных, и министр образования Владимир Филиппов — и думали, как выходить из очередного скандала с коррупцией при поступлении. Я как математик-зануда тогда сказал: давайте уж, пока ситуация не стала необратимой, займемся системным решением задачи. Ну давайте, грустно соглашается министр. А как? И уж не помню, кто из нас тогда сказал: а если объединить процедуры сдачи экзаменов в школе и приема в вуз?! Идея нам показалась свежей. Ведь если проводить экзамены вне школы, где оценка зависит от отношений с конкретным учителем, то мы получим еще и объективную картину среднего образования. Начали обсуждать идею в узком кругу. Выходило, что кругом одни плюсы: коррупцию победим, справедливо оценим, откроем путь умным. Почти сразу родился слоган «Доступное качественное высшее образование для всех вне зависимости от места жительства». Владимир Путин нас поддержал — идеологема ему понравилась.

Кстати, тогда, в 2000 году, я собирался уходить из министерства — стало скучно работать «пожарным». Перед моим увольнением, которое было согласовано с вице-премьером Валентиной Матвиенко, я взял отпуск и уехал с женой в Самарскую область. Ужу рыбу, вдруг звонок на мобильный — Филиппов. «Приезжай, — говорит. — Дело есть». Возвращаюсь в Москву, а он мне и говорит: «А кто эти совмещенные экзамены будет пробивать? Я-то деньги найду, но будет страшная драка! Сначала вузы, а потом и школы встанут стеной. Одни потому, что пострадает их бизнес, вторые — потому что все станет понятным с уровнем преподавания. Назови человека, который справится…» Короче, так я и стал «врагом прогресса».

— И что, действительно все были против?

— На начальном этапе сопротивления не было. Непонимание — да. Я начал искать единомышленников. Это были прежде всего руководители региональных органов управления и представители приемных комиссий ведущих вузов — Высшей школы экономики, Бауманки, МИРЭА, Физтеха. Даже из МГУ были представители. С ними и с нашими коллегами из других министерств, имевших у себя вузы (Минздрав, МПС, Минобороны, Минкультуры и др.) создали совет по введению единого госэкзамена. Рассуждали так: если это связка школа — вуз, то в совете должны быть обе стороны и делать экзамен надо вместе, чтобы доверять друг другу. Для разработки содержания экзаменационных материалов пригласили еще ученых из Российской академии образования и предметников из ведущих вузов — тех, кто занимался подготовкой билетов на вступительные экзамены. Все вместе стали думать, а как это может выглядеть. Кстати, и форма экзамена, и его алгоритм были придуманы сразу почти в том виде, в котором существуют сейчас. Безусловно, что-то меняли — для того и решили сначала эксперимент на добровольных началах проводить. Правда, никто в стране не понимал, что это за экзамен и кому он нужен. Я свою просветительскую работу строил так: звонил в управление или министерство образования региона и просил руководителя собрать людей — преподавателей, ректоров, родителей. Приезжал, вставал на трибуну и часами рассказывал, отвечал на вопросы. Сначала принцип был сугубо добровольный: кому интересно, давайте попробуем. Надо заметить, что тогда некоторые руководители регионов были, как бы это сказать точнее, отцами нации. И те, кто так себя и чувствовал, хотели для своих лучшего. Согласились попробовать Чувашия, Марий Эл, Якутия, а также Самарская и Ростовская области.

— Зачем было изобретать велосипед? Ведь есть заграничный опыт — США, Франция, Великобритания…

— Конечно, сначала стали изучать, как это делают за границей. Оказалось, что во многих странах применяется внешняя оценка знаний выпускника школы, которая признается вузами. Мы еще тогда не ездили за границу, денег не было. Только в Интернете читали или просили зарубежных коллег прислать схемы, как это у них устроено. Но ведь и у нас был свой собственный опыт. Во-первых, еще в советские времена вузы типа Физтеха и Бауманки отправляли летучие отряды по регионам, проводили экзамены и подбирали себе перспективных студентов. Во-вторых, в крупных городах работал Центр тестирования Минобразования во главе с Владимиром Хлебниковым, и результаты этих тестов принимали некоторые вузы. Понимаете, сама жизнь заставляла обращаться к этому способу оценки знаний. У нас в конечном итоге получилось что-то среднее между всеми уже существующими системами оценки. Часть, А — тестовая, она больше похожа на американский вариант в модели SAT, а В и С — ближе к английскому, где тоже принято писать эссе и так далее. Правда, у англичан много ручного труда при проверке. Мы их спрашивали, зачем. Они отвечали: чтобы решить социальные проблемы и проблемы занятости: тысячи учителей занимаются этим. Но мы не могли воспользоваться их методом — страна слишком большая.

— Говорят, что регионы со скрипом соглашались на ЕГЭ.

— Говорили, что Минобразования кнутом загоняет регионы в эксперимент. Или приманивает пряником: дескать, создаем вам компьютерную сеть, которую сами используем только месяц в году, а остальное время она в распоряжении региона. Некоторых это привлекло. Но там, где имелось сильное ректорское сообщество, быстро раскусили все минусы от ЕГЭ. Например, так случилось в Тюмени, где губернаторствовал Сергей Собянин. Он однажды меня спрашивает: «А почему вы не включаете нас в эксперимент?» — «Ректоры против». — «А почему?» Объяснил суть, технологию, рассказал про последствия. «Так что, я получу реальную картину того, как у меня учат? Завтра все будут за», — пообещал губернатор. Так и случилось: Тюмень вошла в эксперимент в тот же год. Но вы правы, в больших городах, где сосредоточены элиты, ЕГЭ был не ко двору. И эти элиты поняли: их связи и деньги уже не работают. Москвичи и питерцы не хотели, чтобы из регионов приезжали егэшные отличники и занимали бюджетные места их детей. Одна мама в Москве мне так и сказала: «Да шли бы вы со своим ЕГЭ — я с пятого класса занималась тем, чтобы устроить в конкретный вуз, все договорено, а тут вы!» Столица, кстати, сопротивлялась до последнего. А знаете почему? Садовничий был против, а значит, и Лужков — они были соратниками во многом. А Любови Кезиной, руководителю департамента образования, оставалось только начальство поддерживать. Они кричали со всех трибун: это тесты для дебилов, это экзамен на водительские права! Я посылал им варианты билетов, просил ответить… Не реагировали. Москва сдалась только тогда, когда вся страна перешла на ЕГЭ, а все вузы стали принимать по этим результатам. Проректор ВШЭ мне говорил: хоть бы москвичи еще потянули — мы из регионов по ЕГЭ таких талантливых детей принимаем, пока эти столичные заваливают обычные вступительные!

— Вы считаете, что создали идеальный экзамен? Или надо делать что-то еще?

— Надо, конечно. Более того, я всегда предупреждал, что если не ввести параллельных систем оценки качества образования, то ЕГЭ погибнет. Когда появляется только один инструмент оценки, да еще с такими высокими ставками, начинается давление, направленное на искажение картины. Только по ЕГЭ нельзя судить о состоянии всей системы образования. На последнем этапе — в 11 м классе — уже не разделить вклад школы, родителей и репетиторов. Нужны и другие оценки, поэтому в мире существует так много разных ранжиров и шкал, оценивающих ученика в процессе учебы. Мы пока тут выглядим бледно. А что касается идеала, то исключить абсолютно все факторы подтасовок, мошенничества и прочих манипуляций с результатами нельзя. Но на 95 процентов — можно. И ради этого стоило затеваться.

Полное интервью читайте в источнике

Фото: magspace.ru